Чиновник и Пчеловод

басня

Однажды Пчеловод,

к властям прибывший для устройства дела,

Чиновником охотно принят был,–

любил он бизнесменов пыл

и пользу начинаний смелых.

А Пчеловод расширить пасеку задумал!

– Прекрасно, друг мой, – Чиновник говорит, –

ох как нам нужен мед на скрепы и на ленту

и воск на свечки в церкви Президенту!

Условных Единиц пакет, пожалуйста, сюда.

– Вот это да!

И тут потребна взятка?!

Вскричал наш Пчеловод, плечами передернув зябко.

– А вот грубить нельзя, – Чиновник отвечает. –

Подумай сам:

моя работа труд пчелы напоминает.

Она ведь тоже по цветам

нектарный взяток летом собирает!

Так и тебе Условных Единиц

прилично выделить в знак уваженья Лиц.

Наш Пчеловод,

хотя и был он – точно знаю – автор книг,

от этих разговоров сник,

смутился.

На Пасеку печальный возвратился.

Попробуем мораль соорудить.

Как взяток нам от взятки отличить?

Вот нашего симпозия итог:

из взятка получаем воск и мед,

с ним Труженик чай наслаждаясь пьет

и Президент наш молится успешно.

От взятки же пусть скрепам и поспешно,

да только не было и не предвидится

Дорог.

Мысль зарождается

Мысль зарождается в тонкой линии буквы,

в мгновенной неясности ее появления,

подобной колебанию тени ветки на грешной земле.

Раньше затвердевания смысла

подступят слезы, подхватят невыразимое,

понесут, разворачивая в плоскость листа,

словно река в океан,

в непроизнесенные восклицания,

не достигшие слуха (или сознания).

О, ночь, только ты позволяешь

вздохнуть, отдышаться

от водопада дневного мгновений секунд,

текущих сквозь пальцы подобно сухому песку

моей юности улетевшей,

подобно годам, забывшим

закрыть окна и двери холоду,

наполнившему дом одиночеством свежести,

прогоняющей сон.

Боже мой, сколько необязательных действий,

не получивших острия законченности поступка

целенаправленного, итога старательного размышления!

Художник же Возрожденья работал с любым

матерьалом, хотя и имел предпочтения;

нехотя выбирал он, ибо

выбор чреват отказом, беременен им, –

рожденьем ребенка одного лишь из нескольких,

а нужны для полного счастья все.

Мое подражанье природе дошло до предела

точного воспроизведения сухой ветки

в кроне прекрасного дерева,

ибо кто знает, почему Создатель ее засушил,

убил Андрея, а Марию оставил жить?

В сем вопросе ни тени протеста негодования,

куда там!

Плач «а» незаконченного превращается в «о» восхищения.

из ежедневника 2018

«Я не испытываю блаженства», – сказал он себе, озабоченный.  В ответ он ожидал противоречащих мыслей, успокаивающих, подсказывающих причины.

Выйти в другой мир из этого, привычного, иссякающего? Но в какой? Смешного абсурда, шелковых нелепостей, где говорят по-немецки персонажи Кафки?

Тут только он сообразил, что сидит перед зданием дома (о, это не плеоназм, нет!), в котором когда-то хотел поселиться, мечтая о доме, ночуя на улице...  пересчитал этажи: 18! Три раза по шесть... Ну вот, уже кое-что, тут у него и не могло ничего получиться, хотя ведь это и два раза по девять, и значение выйдет совсем другое.

Отдохнув в упражнениях нумерологии, он огляделся. Зимний пустынный канал святого Мартина, деревья без листьев, все ярче огни светофора, печаль. Ну что же, пусть Кафка: не самое страшное место; чему-то созвучное – его сегодняшнему настроению, например, запущенности части города, где его поселила судьба. Подстать и легкости, с какой сон наяву подбрасывает повороты сюжета, – не сюжета, конечно, а набора событий, кучи вещей, которые обнаруживает Робинзон на разбившемся у его острова корабле. Ему интересно, какие найдутся еще, а счастливее был бы он, кося траву со Львом Николаевичем. Это время он застал, но в нем уже не остаться, его не вернуть, что тоже, конечно, имеет свой смысл и свою, вероятно, прелесть, еще не почувствованную, а смысл не разгаданный.

Накануне

Допустим, последняя ночь в доме сем.

Один – и хорошо одному, хотя с кем-нибудь,

возможно, было б приятнее, но не так уж надежно.

Как знать – не наскучил ли ты ему или ей,

не втерся ли туда, где воображенье другого

рисует своих, другую, других.

Взойдя на вершину жизни, пою ли?

Во все стороны видятся склоны,

там и дальше копошатся фигурки

молодежи и среднего возраста,

они усиливаются, делают шаг,

повисают, дрожат от страха или

благодушны, достигнув и укрепившись.

Отсюда не различить их знаки отличий,

их ранги уровня потреблений,

ни пола их притязаний,

ни их любимых мелодий.

Впрочем, видны лица испытывающих счастье,

довольство продлевающих род.

Надежды молящихся сыплются искрами,

мигают разноцветными звездочками

в черной дали времени и пространства

в эти часы, начавшиеся в самой удаленной

от Солнца точке полета Земли,

точнее, ее движения, удерживаемой

неведомой силой, названной

для нашего спокойствия тяготением.

О, брат мой! Я чувствую твою надежность!

О, свет, мне открылась однажды твоя неисчерпаемость!

О, легкие, вдыхающие этот сладкий воздух высот,

вы превращаетесь в крылья невидимости великого обновления...

  311218 Courbevoie