Почему великий диссидент пожал руку террористу

Мир изменчив, – и как быстро! Какой-никакой, а начальник – капитан артиллерии – Солженицын превращен мгновенно в раба Щ-242. Колесо фортуны сделало шаг: уже не дорога под ним, это «круг первый» воронки низвержения, – дантовского ада, что странно, конечно, Солженицын ведь жив и не признан еще грешником.

Изменчивость (колесность...) мира, потребность выйти из движения, остановить превращения, – собственно, это и есть содержание религиозности. Изменчивость не окончательна, окончательна неизменность Б-га. Она – вот порадокс – мелькает в разрывах покрывала мира.

Солженицын ищет источник своего ощущения неизменности и естественно поворачивается к центру колеса. Он не вращается, там покой – абсолютный, там Б-г. Там власть, – она тоже «всё может» (превратить капитана в раба, убить, сожрать).

«Круг первый» стал «Красным колесом».

Психология участников власти иная, чем на периферии колеса: потому-то революции и возможны, что ось не может услышать, как ломается обод.

Инстинкт карьеры в том, чтобы убежать от изменчивости как можно выше, желательно в центр (и метафорический, и географический), подняться «социально», то есть максимально уменьшить набор (число) факторов, требующих внимания. Пребывание в центре, владение властью есть особая праздность.

Солженицын бывал призываем властью: сначала в капитаны. С тех пор он ждал повышения. В «Теленке» он рассказывает о своей ошибке. Его арестовали. И вдруг стали переодевать в приличный костюмчик. Он думал, что его повезут в политбюро – выслушать, наконец, как обустроить страну. А его повезли высылать из нее.

На Западе встречи с властями состоялись, Солженицын немного их поучил, но власти были не из его колеса, ему нужно было его родное, родитель (отец), его «красное колесо». Он вернулся на родину: колесница лежала кучей обломков. Он стал ждать. Колесико где-то жужжало, но какое, и где?

Час пробил: утин решил встретиться с ним. Солженицын решил, что теперь-то он призван: власть нисходит выслушать, как обустроить страну. Теперь-то он достигнет великого центра, оси истории (и движение прекратится: он обретет мистический покой).

Он снова ошибся: власть явилась к нему использовать и его, поновить свою тускнеющую от свежей крови позолоту, чтобы снова привлечь взоры бедной измученной русской толпы.

Солженицына ждал другой центр колеса, «который везде, а окружность коего нигде», центр покоя и тишины, тот, где нет уже ни колес, ни воздыханий.