Предвкушение пробуждающегося

Приступ воодушевления

разрешится скольженьем пера

не гусиного, но все-таки по бумаге.

О, первые строки – как порыв свежего ветра,

как пение птицы зимой,

как вздох поднявшегося со дна,

Ванна ветра для бренного тела.

Крики павлинов за стеной парка,

для них легко одолимой, но им

милее травянистый газон и готовая пища.

Да и как им жилось бы – если б выжили – среди

мигрантов, иногда ночующих здесь?

Майским вечером я,

старолежащий на юной траве,

приветствую тебя, пробегающую трусцой,

вызывающую мое восхищение!

Я понимаю и вас, грустная дама с собачками,

тоскующую о верности – беспрекословной,

требующей ошейника и одобрительного

потрепывания по затылку.

Я радуюсь пролетающему самолету, –

он не более стрекозы

в белом облаке над головою,

я счастлив – песней зяблика и

пением навстречу ночи – дрозда.

О розовые головки клевера!

О, мохнатые тромбонозвучные шмели!

О, эта сладость мгновений вечера

уходящего существования,

и растворенное в воздухе

благо слов приходящих!

«Мир снимается, словно чешуя рыбы»,

говорю я, надеясь так обозначить

содержание события смерти,

смысл последнего переезда,

или вот еще – взлета бабочки,

покидающей куколку, –

куколку мира со всеми его горами, океанами, звездами!

О, грандиозная куколка моей души!