Заговор против Пушкина
4 ноября 1836 Пушкин получил анонимные письма с «дипломом историографа ордена рогоносцев». Сверх того, семь или восемь других экземпляров были отправлены разным лицам в двойных конвертах; на внутреннем конверте был надписан адрес Пушкина. Эти получатели, заподозрив недоброе, конверты Пушкину не переслали.
«Статистика» в пользу Пушкина: две трети оскорблений до него не дошли. Но раненое чувство не считается с ней, ее не замечает. Понятие о чести «абсолютно», оно не переносит «пятна». И тут выбор невелик: или настаивать на абсолюте «я чист», или пойти на человеческий компромисс, на покаяние: «я тоже человечек, я слаб и хрупок, я делал больно другим, и теперь мне это возвращается по закону талиона».
Пушкина изучали долго, и все он казался неуязвим. Наконец, вскрыты его письма к жене, даже переписаны и распространены в публике. Он возмущен. Так найдено слабое место: он оберегает свое чувство к жене. Нежнейшее, интимнейшее.
Дантес волочится, но дело не в нем: Натали рассказывает мужу всё, который много старше и опытнее ее; он разрешает ей кокетничать. Дело, в конце концов, не в Дантесе, а в Геккерене, которого Пушкин считает автором анонимки и главного в ней оскорбления. И ему он возвращает оскорбление сначала в черновике от 17-21 ноября, а потом в роковом письме от 25 января: « Vous, le représentant d’une tête couronnée, vous avez été paternellement le maquereau de Monsieur votre fils ».
Анонимка намекает на царя словом «историограф», поскольку Пушкин им почти стал, написав истории Пугачева и Петра, работая в архивах с разрешения самодержца. Дело не в возможных отношениях царя с Натальей: свобода светской женщины – после Екатерины Великой и ее мужелюбия – велика. Пушкин – муж, но не собственник жены, это «сокровище», принадлежащее всему обществу, еще не имеющему телевизора и прессы, и жадному до изустных новостей. Восполняющему их дефицит выдумками.
Оскорбительность складывается из другого: Пушкин должен казне деньги, полученные на печатание «Пугачева». И другие ходатайства о займах он подавал через Бенкендорфа. И пытался продать казне неудачную статую Екатерины, вылитую в Берлине по заказу тестя… Вот где жало анонимки: деньги выданы, дескать, Пушкину потому, что он расплачивается женою. Боль и рана – из-за невозможности сопоставления в одном душевном пространстве абсолютно разных идей: нежной любви к Наталье и циничного расчета. Навязанное соседство аромата и смрада, улыбки и ухмылки.
Идея в чужой голове нас не особенно задевает. Чтобы нас заставить страдать, идеи должны оказаться в нашем сознании и начать свою смертельную схватку.
Пушкин пытается немедленно вернуть казне долг, предлагая купить у него одно из поместий с крестьянами. Он извещает Бенкендорфа о происшествии, тот устраивает встречу с царем. Вероятно, монарх ставит условие не вмешивать Геккерена, а Пушкин убежден, что именно голландский посол – автор анонимки. Дантес нейтрализован сватовством к Екатерине Гончаровой. 10 января 1837 сыграна свадьба, и он стал свояком Пушкину.
И однако 25 января Пушкин отправил роковое письмо Геккерену. С литературной точки зрения, это шедевр: это кинжал, сделанный из слов. Ясность, кристальность, простота, неотразимость. В искусной драгоценной оправе немногие оскорбительные слова производят страшное впечатление. Стальной клинок, сработанный страданием сердца. Абсолютная месть. От этого письма нельзя увернуться, даже будучи старым дипломатом.
Пушкин все-таки послал его, презрев запрет царя и тем самым громко объявив о своей свободе и независимости. Очистив себя полностью от слухов и намеков, будто его молчание куплено.
Заговор против Пушкина, вероятно, «кружок задетых» им.
Человек и поэт породил не одного врага и не двух, – их десятки, – мужья соблазненных жен, осмеянные в эпиграммах вельможи. И вот у него самого слабое место: прочитано, изучено, размножено его письмо к жене. Письма. Из них ясно, что он ее любит. Любящий слаб раною своего предмета, его похищением. Силен, конечно, любовью, но им же и уязвим. Наталья – мать четверых детей. Ударить со стороны Натальи.
Начиная с ноября 1836 в письмах Пушкина, как в филигране, сквозят боль и оцепенение. Его занятия продолжаются, но он все время думает о другом. Растущая ясность предопределенности.
«Объективность исследователя» позволяет предположить: Геккерен помогал Дантесу волочиться, это видно из рассказов Натальи мужу, которые тот цитирует в письме Геккерену. С другой стороны, Письмо Пушкина (в Псс № 782, его черновик под № 748) дипломату удивительно подробное, рассудительное, философское, и тем оскорбительнее и смертельнее фраза, – обвинение Геккерена в том, в чем хочет обвинить Пушкина «молва»: Vous, le représentant d’une tête couronnée, vous avez été paternellement le maquereau de Monsieur votre fils. Il paraît que toute sa conduite (assez maladroite d’ailleurs) a été dirigée par vous. Semblable à une obscène vieille, etc. [Вы, представитель коронованного лица, вы по-отечески стали сутенером //«сводник» слабовато в этом контексте// вашего сына. Похоже, что его поведение (довольно, впрочем, неуклюжее) направлялось вами. Подобно скабрезной старухе, и т.д.]
«Верните мне моего сына», – понимание этой фразы Геккерена, сказанной Наталье и переданной ею мужу, возможно прямо противоположное: для Пушкина это подстрекательство Натальи к измене; для других – попытка воздействовать на нее, чтобы она «отослала Дантеса на безопасное расстояние» и чтобы тот вернулся к ревнивому приемному отцу.
~
Дерзкая шутка на евангельском материале («я как Христос на Голгофе») обернулась нешуточной мукой. Небо не знает иронии. А, ты как Христос? Ну что же, пожалуйста, вот тебе и Голгофа.
Закон талиона: перчик эпиграмм вернулся ядом издевательского «диплома», бессильная ярость мужей вылилась «царственной клеветой». На Пушкина все «свалилось»: литературный дар, жизне- и женолюбие. Столбовая дорога к гибели.
Пренебречь желанием царя (чтобы Пушкин не трогал Г.) – значит показать, подчеркнуть и утвердить свою независимость от царя, следовательно, отвести гнусное подозрение в «купленном согласии».
~
Вероятно, грубость и непонимание Синявского обязаны и тому, что он не мог читать французского оригинала письма и почувствовать по-человечески всю остроту и болезненность ситуации (а это ему бывало доступно: его описание собственной встречи с женой в лагере – одна из вершин русскоязычной лирики). Пушкин лишается статуса «жителя Олимпа», кусаемого, конечно – как избежать укусов в человеческом то стаде, то стае? – но в главном недосягаемого для резцов всякого рода, – он превращается в «жертву фатума», в трагического персонажа. Метаморфоза унижения, (у)смирения не была им принята. Его мудрость уже догадывалась о редком знании, известном Паскалю и немногим другим, что жизнь человека течет по законам избранной им (выпавшей ему) «культурной схемы», что она подобна путешествию через «лес», для которого составлены тысячи карт, и там, где на одной карте – рай, на другой расположен притон разбойников.
~
Мысли других нас не особенно трогают, если они не стали нашими собственными.
Нестерпимость подозрения вблизи внутреннего алтаря: «здесь так хорошо, это рай, и в этом раю сомнение в нем невозможно, убийственно; смертельно для рая».
«Статистика» в пользу Пушкина: две трети оскорблений до него не дошли. Но раненое чувство не считается с ней, ее не замечает. Понятие о чести «абсолютно», оно не переносит «пятна». И тут выбор невелик: или настаивать на абсолюте «я чист», или пойти на человеческий компромисс, на покаяние: «я тоже человечек, я слаб и хрупок, я делал больно другим, и теперь мне это возвращается по закону талиона».
Пушкина изучали долго, и все он казался неуязвим. Наконец, вскрыты его письма к жене, даже переписаны и распространены в публике. Он возмущен. Так найдено слабое место: он оберегает свое чувство к жене. Нежнейшее, интимнейшее.
Дантес волочится, но дело не в нем: Натали рассказывает мужу всё, который много старше и опытнее ее; он разрешает ей кокетничать. Дело, в конце концов, не в Дантесе, а в Геккерене, которого Пушкин считает автором анонимки и главного в ней оскорбления. И ему он возвращает оскорбление сначала в черновике от 17-21 ноября, а потом в роковом письме от 25 января: « Vous, le représentant d’une tête couronnée, vous avez été paternellement le maquereau de Monsieur votre fils ».
Анонимка намекает на царя словом «историограф», поскольку Пушкин им почти стал, написав истории Пугачева и Петра, работая в архивах с разрешения самодержца. Дело не в возможных отношениях царя с Натальей: свобода светской женщины – после Екатерины Великой и ее мужелюбия – велика. Пушкин – муж, но не собственник жены, это «сокровище», принадлежащее всему обществу, еще не имеющему телевизора и прессы, и жадному до изустных новостей. Восполняющему их дефицит выдумками.
Оскорбительность складывается из другого: Пушкин должен казне деньги, полученные на печатание «Пугачева». И другие ходатайства о займах он подавал через Бенкендорфа. И пытался продать казне неудачную статую Екатерины, вылитую в Берлине по заказу тестя… Вот где жало анонимки: деньги выданы, дескать, Пушкину потому, что он расплачивается женою. Боль и рана – из-за невозможности сопоставления в одном душевном пространстве абсолютно разных идей: нежной любви к Наталье и циничного расчета. Навязанное соседство аромата и смрада, улыбки и ухмылки.
Идея в чужой голове нас не особенно задевает. Чтобы нас заставить страдать, идеи должны оказаться в нашем сознании и начать свою смертельную схватку.
Пушкин пытается немедленно вернуть казне долг, предлагая купить у него одно из поместий с крестьянами. Он извещает Бенкендорфа о происшествии, тот устраивает встречу с царем. Вероятно, монарх ставит условие не вмешивать Геккерена, а Пушкин убежден, что именно голландский посол – автор анонимки. Дантес нейтрализован сватовством к Екатерине Гончаровой. 10 января 1837 сыграна свадьба, и он стал свояком Пушкину.
И однако 25 января Пушкин отправил роковое письмо Геккерену. С литературной точки зрения, это шедевр: это кинжал, сделанный из слов. Ясность, кристальность, простота, неотразимость. В искусной драгоценной оправе немногие оскорбительные слова производят страшное впечатление. Стальной клинок, сработанный страданием сердца. Абсолютная месть. От этого письма нельзя увернуться, даже будучи старым дипломатом.
Пушкин все-таки послал его, презрев запрет царя и тем самым громко объявив о своей свободе и независимости. Очистив себя полностью от слухов и намеков, будто его молчание куплено.
Заговор против Пушкина, вероятно, «кружок задетых» им.
Человек и поэт породил не одного врага и не двух, – их десятки, – мужья соблазненных жен, осмеянные в эпиграммах вельможи. И вот у него самого слабое место: прочитано, изучено, размножено его письмо к жене. Письма. Из них ясно, что он ее любит. Любящий слаб раною своего предмета, его похищением. Силен, конечно, любовью, но им же и уязвим. Наталья – мать четверых детей. Ударить со стороны Натальи.
Начиная с ноября 1836 в письмах Пушкина, как в филигране, сквозят боль и оцепенение. Его занятия продолжаются, но он все время думает о другом. Растущая ясность предопределенности.
«Объективность исследователя» позволяет предположить: Геккерен помогал Дантесу волочиться, это видно из рассказов Натальи мужу, которые тот цитирует в письме Геккерену. С другой стороны, Письмо Пушкина (в Псс № 782, его черновик под № 748) дипломату удивительно подробное, рассудительное, философское, и тем оскорбительнее и смертельнее фраза, – обвинение Геккерена в том, в чем хочет обвинить Пушкина «молва»: Vous, le représentant d’une tête couronnée, vous avez été paternellement le maquereau de Monsieur votre fils. Il paraît que toute sa conduite (assez maladroite d’ailleurs) a été dirigée par vous. Semblable à une obscène vieille, etc. [Вы, представитель коронованного лица, вы по-отечески стали сутенером //«сводник» слабовато в этом контексте// вашего сына. Похоже, что его поведение (довольно, впрочем, неуклюжее) направлялось вами. Подобно скабрезной старухе, и т.д.]
«Верните мне моего сына», – понимание этой фразы Геккерена, сказанной Наталье и переданной ею мужу, возможно прямо противоположное: для Пушкина это подстрекательство Натальи к измене; для других – попытка воздействовать на нее, чтобы она «отослала Дантеса на безопасное расстояние» и чтобы тот вернулся к ревнивому приемному отцу.
~
Закон талиона: перчик эпиграмм вернулся ядом издевательского «диплома», бессильная ярость мужей вылилась «царственной клеветой». На Пушкина все «свалилось»: литературный дар, жизне- и женолюбие. Столбовая дорога к гибели.
Пренебречь желанием царя (чтобы Пушкин не трогал Г.) – значит показать, подчеркнуть и утвердить свою независимость от царя, следовательно, отвести гнусное подозрение в «купленном согласии».
~
~
Нестерпимость подозрения вблизи внутреннего алтаря: «здесь так хорошо, это рай, и в этом раю сомнение в нем невозможно, убийственно; смертельно для рая».
posted by Nicolas Bokov at
7:02 AM
