Место сыра изменить нельзя

Задание было четким и кратким: «Тоска о Родине». Поначалу он ничем не рисковал. Он так сливался с ролью, что испытывал самые настоящие чувства: и французский «багет» из булочной ему не нравился, подавай ему московский «батон», – а где его взять в Париже, даром, что название французское? А уж хлеб «бородинский», тайно доставляемый дипкурьером Брутте, вызывал гордость неподдельную: и вкусный, и патриотический. Кушаешь его во Франции и радуешься, что Наполеону накостыляли! Ну, почти, заманивая его в Первопрестольную, откуда он, изъеденный клопами, бежал в ужасе и потом уже никогда не оправился.

Про грибки соленые и огурцы нечего и упоминать. Одно слово – нежинские! Подденешь на вилку – и слеза подступает, и плачешь, и стопку пропустишь. Утвержденная песня американца Клиберна «Подмосковные вечера» сама рвется изо рта, а он – с новыми венгерскими коронками. Ну да, ну да, в 70-80-х венгры еще тихо сидели и грустили о свободе, а как им разрешили зубную промышленность открыть, загрустили о стальных красавцах варшавского пакта... Но не будем убегать вперед.

А вобла-то! Торжественные бывали вечера, когда дипкурьер ее привозил и особый консул в штатском раздавал лучшим сотрудникам.

На работу устроили, конечно: у наших везде наши люди, желающие, чтобы их дети жили хорошо, хотя и не при коммунизме. И вот тут-то и началась мука: стала Тоска по Родине проходить.  Уменьшалась каждый раз понемногу, когда повышали зарплату. Настал день, когда повысили – и он ее, кормилицу ностальгию, не почувствовал! И даже профессионального интереса ни на грамм – а надо минимум на сто! Занес руку стишок записать про березки или там про баньку по черному с пивком, – а не идет хорей.

Предал он Родину в тот день, когда «московская особая» даже и под селедочку нашу каспийскую не пошла, хуже того – чуть ветерана не стошнило. Тут ему «сент-эстефа» налили и кусочек «шаурса» подложили. Предательская мысль пришла ему в стихотворном виде:

«Закусываешь шаурсом и думаешь:

Очень правильная эта французская власть».