читая Чехова

Часто Чехов уныл, так, что читать его всерьез невозможно: это значило бы дать наполнить себя унынием. Он пишет почти всегда à thèse, на «заданную тему». Несмотря на искусность письма, ощущаешь постепенное удушение. В конце большинства вещей стоит незримое (написанное молоком…) «что и следовало доказать». Вот «Анна на шее»: сыновья-гимназисты мешают скандалить папе-учителю-алкоголику, повторяя «не надо, папочка», – трижды они появляются, чтобы произнести свою реплику с осиной назойливостью. Выходят на сцену с непреклонностью кукол. А почему бы Анне не выдать папаше сто рублей на бедность, – однако нельзя ради верности заданному тезису. Унылый дух владел Антоном Павловичем и сводил в могилу, и свел.
Обычно рассказ начинается заманиванием читателя образом светлым, чистым. Затем постепенная заменяются краски, не давая читателю видеть другое, а потом другое уже и подумать нельзя… и тут – захлопывается мышеловка безнадежности. Хорошо еще, что лучшие (более свободные) вещи – «Скучная история», «Моя жизнь»… – кончаются кладбищем: наступает «естественная тишина» (естественного конца), реализм вступает, так сказать, в свои права, и чеховский «черный соцреализм» отпускает почти задушенного читателя. Вздох перед смертью – единственный глоток свободы…

[В отрочестве чеховской безнадежностью я упивался и, вероятно, взял от нее толику в свою жизнь. Настолько, что в 65-м в хабаровском солдатском дурдоме я сидел (лежал?) в палате №6, и как мне импонировало такое совпадение! Хотя и слегка беспокоило: уж не персонаж ли я, так сказать? Как же быть со свободой личности? (там познакомился с художником Игорем Прокофьевичем Мельником, царствие ему небесное).
Возможно, это уныние непреложности (болезни) отпечаталось на всем… Интересно, что увлечение Чеховым – «подписное» собрание сочинений в темно-зеленой обложке, первое послесталинское, – совпало в 58-9-м с затемнением в легком, хлопотами, анализами, кормлением гречневой кашей в огромных количествах: дескать, хороша от туберкулеза… – Марк Ляндо – тот прямо заявлял, что его спасли гречневой кашей от смерти во время Второй Мировой. «Ешь ! – говорила нянька в санатории. – А то умрешь». – Впрочем, узнаю, что и в Бретани существует такое убеждение… – Однако Борису Петрову гречка не помогла от почек… Олег же Никифоров умер у себя в комнате в Томилино в 1996-м, дверь взломали соседи из-за запаха: Олег сидел за столом мертвый с кастрюлькой в руках, с ложкой, воткнутой в пустую гречневую кашу.]

Про «Черного монаха» я уж и не говорю…
«Отец Сергий (С.А.Петров) писал Чехову: «Прочитал Вашего монаха и, право, чуть с ума не сошел». (1897) псс 30/8
А вот Толстого ничто не брало: «о "Черном монахе" Л.Н. с живостью и какою-то особенной нежностью сказал : «Это прелесть! Ах, какая это прелесть!» (1895) Не нужно ли понимать этот отзыв в церковном смысле…