Приближаясь к Парижу

ЖАЛОБА ОСТАВЛЕННОГО БОГОМ

Снова болезни пришли, и не оказалось лекарства,
прыскает ядом раздавленная надежда.
Думал – труды накопил, оказалось – мытарства
и сгнившая из фиговых листьев одежда.

Спасаюсь, пытаясь войти в ритм, соразмерный
теченью широкой реки с полноводною глубиною.
Только б расслышать его слабеющим слухом вечерним,
из обломков мысли плот сколотить, уподобившись Ною.

Кстати, плач старика удивительно напоминает
Смех старика. А обратное – справедливо ль?
Чтобы проверить, третий год случая ожидаю,
как пустыня – дождя, как застрявшая лодка – прилива.

А осень решительна в этом году. Не колеблясь
со всех сторон света сходятся холода в моем сердце.
И как бы вверх ни тянулись еще зеленые стебли,
Им не прибавить в росте, а ему не согреться.

Впрочем, друзья юности меня посещают:
Экклезиастом зовут одного, а другого – Иов.
Только напрасно я пир приготовил и ветхий том открываю, –
остались нетронуты и твердая пища, и пиво.

Уже и не знаю, куда направить мои усилья
освободиться от тяготы не завершаемого томленья.
Оно не поддается ни уловкам стиля,
ни упражненьям жестоким, ни нарочитой лени.

Вместо жар-птицы премудрости, казавшейся завершением,
верным проводником на остаток существованья дороги, –
я снова перед чертой, и что за значение
этого окровавленного нуля, рабства, бедствия и порога?

Ветер шумит надо мной в кронах деревьев,
синева простерлась над ними, лишенная веса и меры.
Где же они, отчего так невидимы носители перьев,
сторожащие доступ в певучие дали и сферы?

Возносилась молитва Давида, моя же – отяжелела.
Раненный день обступил – и не оказалось лекарства.
От болезни смертельной не помогает ни трусость, ни смелость.
Надобно только одно, и это – Небесное Царство.

1996


ПО БЕРЕГУ МАРНЫ ПРИБЛИЖАЯСЬ К ПАРИЖУ, В СЛЕЗАХ

Этим лекарством снова воспользуюсь
этой пешей ходьбой навевающей мысли
она сглаживает воспоминания
она сами знаете дело в том что

если бы мне удалось говорить
захватывая то что поглубже что уже сливается в ком
шевелящийся словно живой словно волна
то что принадлежит всем

и тогда среди деревьев и прерий
холмов застроенных густо домами кварталами
среди пустырей уже назначенных в жертву городу
где еще видны вишни и яблони былых садов
произнести название местности
имя странного места моей протекающей жизни
долина реки Марны
говорят это остаток латинского наименования
Матрона! – говорили легионеры Сабиниуса
разжигая костры и выбирая на ужин коней похуже

Вместив частицу уходящего века
крошку почти законченного тысячелетия
хотя согласно новейшим предположениям
опять какие-то неполадки с календарями
то слишком много то слишком часто
то слишком коротко и еще не знали еще не имели
данных которых ныне кажется предостаточно

Ну подождем ну вздохнем ну подышим
морозным какое счастье и свежим туманным воздухом
скрипя инеем наступая на тонкую льдинку
продолжая песнь одинокого на пустыре

Когда слово одиночество приходит на ум
имеется в виду не отсутствие другого приятеля или даже
приятельницы дело не в этом
речь идет конечно об Одиночестве
не имеющем равных подобных
о таком какое повторяет почти безнадежно
Почему Ты оставил меня о Боже
что я сделал такого что Ты отошел без всякого объяснения
оставив мне шелуху богословия
закоченевших формул законников и всего множества
людей на твердой зарплате

в этом нет ничего дурного
у них нет ничего другого чтобы прожить
питая тело и согреваясь центральным а как же иначе отоплением
умиляя душу похвалами подобных и возгласами одобрения
чтобы не так было страшен холод молчания космоса
или люди с крупными чертами лица
с простыми поступками крокодилов

Я сошлюсь на усталость миновавших пятидесяти
одного
наступила насыщенность моего верхнего этажа
когда узнать еще что-нибудь не прибавит ни пяди
ни во лбу ни земле ни росту
однообразие умственного картофеля
подаваемого в разных странах под разным соусом
и латиняне и греки и жители парижского при города
все о том же о Господи все о том же

Разве я думал что доживу и до этого
до времени обнаружившем трухлявые стены
вечных режимов правлений научных теорий
и даже Церкви и даже
теологии расползающейся по швам словно пестрый костюм
стражника с алебардой у врат Ватикана
впрочем теология рушится Евангелие остается
все тот же утес и скала
обстроенная мостками лестницами и гаражами прелатов
а хотелось бы на нее подняться
взглянуть с высоты на прошедшую жизнь
на прошедшее человечество
и на будущее с почти стершейся надписью
«конец мира»

Дело в том что
если и есть у меня дело то оно именно в том что
чтобы понять изменение зрения
зрение изменилось
глаз ума изменился
ум жаждет точности проверяемости наблюдений
наблюдаемости проверок
впрочем ему надобна и полнота широта
вера одевается ныне иначе
пища приготовленная на костре
инквизиции
или в печах что называется газовых
нам не годится
хотя мы не знаем как так случилось
что крики жертвы не производили увы сострадания

неудивительно что диссертации о свободе воли
не вызывают интереса даже из вежливости

II

Незаметно приходит время мгновение
когда изношенная одежда тела
упадет на камень землю асфальт иль не встанет с постели
на только что натертый паркет
и будет лежать этот сосуд драгоценный сложнейшая тюрьма
дожидаясь упаковки в коробку
притихшими родственниками скучающими профессионалами

конец великой иллюзии
временности бесконечных фантазий выдумок споров
приказов диспутов войн
наконец-то все кончено
пришло воскресение смерти о наконец
после всей болтовни бесконечных словно звезды
традиций и обещаний
невыполняемых забытых и занесенных песком
затянутых тиной землей сооружений

после всех оживленных раскопок разысканий
торжествующих криков увы унесенных ветром на свою родину
истлевших пергаментов свитков выщербленных камней
зубов с остатками доисторической пищи
с научной точностью исследованной углеродом 14
учитывая минимальное отклонение в триста-четыреста лет
после выводом и расчетов измерений
с утра до вечера и с вечера до утра
после гор на луне и пятен на солнце
оплаченных кровью и криком в застенках
засыпанных пеплом сгоревших упрямцев

Что еще можно сделать с людьми о Боже
где предел изысканности сомнения
одиночества монологов не слышимых никому

и этих высказываний потому что
другого мне не оставлено а другое
в самом деле другое новое настоящее
я не знаю как оно выглядит
и его не узнаю даже
упираясь в него носом

во всяком случае я не решаюсь
упрекнуть кого бы то ни было и ни в чем
ни себя самого я только
втягиваю голову в плечи
заранее
я живу с головой втянутой в плечи так легче
переносить неожиданность ударов
о которых не предупреждает ни богословие ни мораль
ни Евангелие
Бог неожидан
Если не Ты то кто же?

или пришла пора малодушия
пора согласиться с существованием дьявола
Божьей все-таки плетки палача посланца хаоса
настолько независимого в своих предприятиях
что уже непонятно нужно ли думать
что древние манихеи сумели преподавать христианам
свою науку

Сколько же лет я был снисходителен
к намалеванным символам и эмблемам
к братьям и сестрам выпивающим и закусывающим
играющим и ожидающим праздно аплодисментов
чего же нет у скептиков и извините агностиков
что было б у этих разумеется верующих
при сопоставимости конечно доходов

И однако что-то мне мешает расстаться
что-то мешает мне отвернуться
чтобы вернуться в покинутое некогда состояние
может быть возраст или возможно надежда
ее малый остаток еще немножко терпенья
поскольку смерть все-таки неизбежность
благословенная божественная неизбежность
перемены радикальной и окончательной наконец-то

Еще чуть подождать среди этой израненной местности
изрытой рудокопами геологами военными
заваленной мусором города шлаком ржавым железом
где все-таки был мне указан – не правда ли, Господи? –
уголок тишины естественности и усилий
молодой трепещущей веры начала эры
годы бодрящего холода и веселого голодания
свободы от всего и от потребностей плоти
завершившихся усталостью и сонливостью
вероятно это немножко несправедливо но тсс!
втяни голову в плечи и поскорее
или не видишь занавеса спектакля
в двух тысячах действий с антрактами
и интермедиями с шампанским и шоколадом
под названием страшный суд

1997



ШАРТР

…nur eine Liebende, o, allein am nächtlichen Fenster…
Rilke, Duineser Elegien VII

Эти смирные люди мне не чужды, нет, не чужды. Напротив.
Увядающие братья и сестры, рассеянные в хорах собора
грандиозного, построенного в порыве надежды и скорби
так давно. И однако, он принимает и нас, он приветит и горстку.

Месса вечера. Непреложность восклицаний священника,
известных заранее – две тысячи лет –
и тем не менее всегда ожидаемых.
Вот и сегодня
пробежала дрожь по спине вдоль позвоночника,
едва донеслось: «в ту самую ночь, когда Он был предан…»
Или я?
Цепочка стареющих горожан протянулась к престолу
навстречу священнику, дароносице, знакомому жесту.
Не переменилось ничто за последние десятилетия:
Значит, Бог существует, и мы под его крылом.

В этом соборе цветных стекол изображений
И прямо передо мной
встреча ангела и Марии и встреча
Марии Елизаветы двух беременных женщин

(не совершившаяся надежда оборачивается изнеможением)

Эти согбенные плечи деловитые сумочки домохозяек
вырастивших детей заработавших пенсию похоронивших мужей
и немного усталой музыки усталого органиста
хотя казалось бы не слишком жаркий июнь
и еще свежая зелень газонов бывшего епископского
дворца а теперь музея
с почти неприметным бюстом Эмиля Маля
от чьей учености досталось в умное пропитанье и мне
пришельцу из северных далей медведей и самоваров

Среди спин и плеч согбенных словно колосья созревшего поля
ожидающих удара серпа и колокола погребенья
вызывающих сочувствие и желание услужить
словно восклицанье ребенка словно
порыв свежего ветра словно
лазурная кромка неба у далекого горизонта
после дней ночей десятилетий пути неистощимого на повороты

облик спины и плечи наклон головы и руки сжатые вместе
словно окно раскрывшееся внезапно словно
драгоценный сосуд среди трудолюбивых горшков
и он предназначен для накопившейся нежности
сердца не понадобившейся никому среди изнемогших
от нелюбви от тучной пищи и регулярных доходов
тебе – о, тебе – все знания опыта и размышлений

*

если музыка иссякает то что значит это молчанье
это солнце его болезненный блеск в тумане
нависшее серое небо о что это значит
неотвратимость и непреложность и замирание сердца
сердце и солнце никогда не видящие друг друга
и тем не менее имеющие много общего

*

Теперь ясно что сил недостанет
пуститься в новое путешествие
чтобы переходить часть пустого пространства
с удивленьем смотря на людей не знающих ничего о смерти.
Не знающих ничего.

Вероятно, мне никогда не выплатить Тебе долга
насмешек и легкомысленных присвоений,
слез, горечи жен и не родившихся младенцев?
И Ты возвратил меня к стене Парадиза
с нарисованной дверью?

Лечение ритмом течением слов утешеньем
приходящих на память улыбок и дружеских жестов
чтобы снова повиснуть птицей в воображении
над рельефом сухих трав и камней
сходящим к Мертвому морю
мертвому мне

Солнце, воздух. Недвижные облака.
О, Господи, вспомни о нас! – Если не Ты, то кто же?
Ты, уставший нас бить, отдохни, дай нам время опомниться
от привязанностей ненужных своих, и наших тяжелых предков.

Ты наполнил меня страхом перед несчастьем и неудачей.
Словно, назвав нас детьми, и своими, Ты смутился
и отошел, оставив болезни, рваную обувь и начатки фраз.
Нас, нищих, Ты погрузил в последнюю нищету
Твоего молчания.


ГОД КОМЕТЫ

Плачущий напоминает смеющегося но весьма отдаленно
то же дрожание плеч и однако в звуках
нет свежести звонкости голоса
потому что
они дело в том что
извините

пришло время скорбеть и знай что это благословенье
нет не пустое не то что должно поскорее исчезнуть
это движение сердца значит оно живое
оно еще трудится в стуке и напряженье
чтобы ты мог перейти этот день и укрыться под сенью ночи

и тебе еще Бог подарит нашествие ритма
волн спокойных прозрачных невидимого океана
чтобы ты принял их тишины и мира
ласку вод омывающих раны психеи

я говорю что попало словно пришедший на место дома
и задумчиво копающий посохом в золе и иле
быть может найдется еще драгоценный остаток
напомнящий о любви о мирном течении жизни
и тогда встав на колени стареющими руками
взять обгоревший уголок школьной тетради
с быстротой молнии узнается этот почерк
и прочтется: о, мой доро
строка добежавшая до черного края

Ну, хорошо, я снова сделаю паузу я снова
дело в том что видите ли как вам сказать
я не думаю тем не менее что этот набор слов бесполезен
хотя бы раз в жизни и вы окажетесь в оцепенении

перед письмом без обратного адреса перед запертой дверью
перед стулом стоящим снаружи на который никто не сядет
гримасой ненависти припорошенной улыбкой
или рукой не отвечающей на рукопожатье

дело ведь не в эстетическом чувстве
глянцевых многоцветных обложек
не в удачности рифм или рисунков углем знаменитости
в этот день вы посмотрите на шедевр невидящим взглядом
и если удастся расслышать что шепчут ваши дрожащие губы
то может быть это: О, помилуй меня! О, что я Тебе сделал такое
что Ты делаешь мне такое зло?

*

Мудрость древних советует: когда неизвестно как быть
пойти наугад подражая праотцу Аврааму
так и я превозмогаю печаль усилием словно удерживающий ворота
под натиском наводненья толпы варваров дикого ветра
пытаюсь восстановить оборону
зову на помощь насмешливость надежду воззрений мудрости и укоров

Этот день перейти а к вечеру все устанут
и друзья и враги вспомнят о котлах с пищей
наступит отдых и печаль поредеет
все-таки опыт зрелости имеет значенье и пользу

*

Тем более старость: вот еще новость!
Блаженное угасанье порывов в разысканье Эдема
даже если ты прошел в миллиметре от его ограды
и лица твоего коснулись ветви и ароматы
и рука утомленной ожидающей отпуска Евы

эти сравненья грешат неточностью потому что
я видел другое проступало лицо ребенка
его так мало любили в детстве что складка грусти
легла навечно в уголке рта

может быть тут все дело в воспоминании
своих собственных горестей одиночества и так далее
мне показалось уместным мое участье
и ласка стареющего чужеземца

*
Ну, хорошо, вообразим одинокую старость
современную впрочем: перемазанную сиропом
богачам лучше и тут их регулярно моют
и смазывают отпугивающим комаров составом

ах как затянулась болезнь по имени существованье
о ней не подозреваем ни в двадцать ни в тридцать
она находит как облако холод и к вечеру все сильнее
топкая водянистость привычных поступков и планов

сколько ж во мне оставалось еще ребенка!
игравшего на берегу моря строившего песчаные замки
до сих пор надеющегося спустя полвека
ну вот боль утраты боль забвенья прошла
наступает радость и счастье

а вовсе не песнь одинокого на пустыре
о дочь моя Мария из своего непостижимого далека
о приди мне на помощь протяни неловкую руку
забытому даже Им

*
в ночь на двадцатое в небе стояла комета
вытянутым острием поражая Луну а впрочем
заметная лишь при сильном увеличении а также
видная в отличный японский бинокль
им я пользовался при изучении витражей

и все-таки радости сердца при виде далекой гостьи
словно знаменье утраты отрыва всего чем я болен неиссякаемо
но даже в скорби
есть светлое пятнышко словно маленький агнец
на залитой мраком Голгофе кисти знаменитого Грюневальда
в музее бывшего монастыря Унтерлинден
Он был несчастен в семейной жизни.
Это все, что известно о его супруге.


УТРО В ДОЖДЕ И ПЕЧАЛИ

темная зелень тяжелая набухшая зелень зрелого лета
и не получается пение мелодия словно ветвь
притянутая к земле

впрочем мир пребывает повсюду все тот же
разница лишь в устройстве души в сочетании элементов
ты получил такое рождаясь
рок и судьба неизменны порядок незыблемый хромосом

это-то и смиряет это и нужно ибо
всегда опасаешься скучной ошибки
ее-то и нужно искать исправлять и прошлое воссияет
протянет лучи свои в это утро
пасмурное безначальное утро июля конца ХХ века

некоторых слов не сказать а жестов не сделать
молчать осторожно ожидая
молчать ожидая


МЯТЕЖ
Glaubt nicht, Schicksal sei mehr
als das Dichte der Kindheit.
Rilke, VII

Ороси жестокую почву моего обнищавшего сердца
моими слезами а может быть нужно и кровью
не смею протестовать
ни тем более настаивать на сюжете
страх начинает стучаться клубиться

я просто попался в уютную западню мечтаний
окружавших меня полярным сиянием розовою грядой облаков
я готовился к смерти а вместо нее
ты послал мне навстречу лицо ребенка
одинокого словно раненая овца на зимнем пастбище жизни

я приготовился к смерти а Ты
напомнил что у меня есть руки для обнимания
и губы для поцелуя а также теплое тело
дорогое для мерзнущего

и если это всего-навсего искушение
то не слишком ли Ты молчалив
и не слишком ли ничего не осталось от Твоей справедливости
ибо неизвестно откуда пришедшая свежая кровь
со стуком льется через мое помолодевшее сердце
на рассвете я просыпаюсь рядом с нею прижавшейся
роняющей горячие бусинки мне на лицо

я готовился к смерти и было бы честно
ко мне направить ее шаги помиловав кого-то трясущегося
от страха среди перепуганных миллионов
а Ты дал мне трепет приближения к почтовому ящику
лихорадку взгляда ищущего знакомого почерка на конверте
а так верил в Твою доброту а Ты
мной пополняешь вечный инвентарь ужасов Иова


СЛЕДЯ ЗА ПАДАЮЩИМ ЛИСТОМ

Осень идет мне на помощь осень
о обдуй меня ветром холодным
ибо Он поманил меня приподнял
дал вздохнуть чистым воздухом
синевой юности белизной облаков
о как Он бросил меня о землю

голову закрывая руками я жду
расположившись среди руин моей жизни
на острове кораблекрушения моей экзистенции
на одинокой лодке Невыразимого

смотреть ночью и днем
внутрь себя и в лица встречных
не обозначится ли исход
великий последний из плена земных обстоятельств

но увы готовый к смерти делается неуязвим
твердым словно клинок
мягким как лепесток розы
или жасмина

ПЕРВОЕ ИЮЛЯ

Полдень. Время праздновать годовщину
одиночества приезда в эту страну
где возможно экзистенция и была затронута порчей
нет ученые слова мне вовсе неинтересны
дайте бальзама улыбки и дружеской речи
чтобы день перейти и спрятаться под покровом ночи
под ее бархат положить сочащиеся порезы
роса опустится нежно на струп

было б интересно рассматривать явленья душевной боли
если б не темнело в глазах и не мешали звуки в горле
я чем-то похож на ученого в институте Пастера
намеренно выпившего пробирку полную вирусов
успеет ли он написать протокол страшных пятен на теле
сумеет ли донести перо к бумаге все более тяжелой рукой

НИЧКОМ

ты думаешь что с тобой никогда не случится такое
я думал что такое со мной не случится
этот вес непреложности раздавливающий
если ты знал тьму неумолимости
необъясненного «нет»
о если ты знал боль пощечины
от вернувшейся к тебе молитвы
если ты знал и тем не менее мог стоять на ногах
на коленях и произносить слова
то знай же что ты нет не узнал
забрось все и молись не узнать никогда

КРУШЕНИЕ

Мертвое должно пройти
Проходит мертвая жизнь
Такой великолепный космос
Такая тусклая действительность
С ее поносом кашлем и бредом
Колесо фортуны
Крутится все быстрее вразнос
Бог оказывается в стороне

БАЛЬЗАМ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Это еще не осень но уже вон там желтые листья
это еще не старость но уже местами
пепел и серебро в волосах в бороде во взгляде
это еще не но уже человеческие повторенья
не вызывают энтузиазма и даже
имевшее репутацию божественного
покрылось трещинками легенд

окончательная нищета стареющего чужеземца
фундаментальная нагота не имеющего социальных параметров
о прикрыться бы ролью заслуженного отца семейства
рабочего коммерсанта справкой
об исправной уплате налогов с хороших доходов
и всем прочим что сеют весною жизни
в надежде на добрый урожай фиговых листьев

но им тоже таким символичным
предстоит пожелтеть упадать истлевать

ЛАСКА ПАМЯТИ

Далеко от тех мест и тех лет
после стольких ночей сновидений
выгнувшихся мостками над трещинами забвенья
твое лицо словно последний свет для слепнущего
и последняя мелодия
твой голос

VII98X00




ВООЗ, ИЩУЩИЙ СЛОВ ДЛЯ УТРЕННЕГО БЛАГОДАРЕНИЯ

Летний солнцеворот прошел незаметно,
Почти никто не увидел, поднявшись на гребень года,
Что отныне стоит зрелое лето, а дальше
Начинаются желтые травы и красные листья, осень.

Тишиною наполнилось сердце. Надеждой
На разрешение уз и узлов. На удаленье Печали,
Свившей гнездо посредине меня и мира, –
Впрочем, старой знакомой Экклезиаста,
Саула в преддверии гибели, Иова и столь многих,
Чьи имена и вопли не достигли нашего слуха и ученых изданий.

Словно воздух на высоте – разреженное пространство событий
Моей жизни, идущей вне основных линий эпохи.
Настолько мало всего, что пригоршня влаги
Обернется спасением потерявшегося в пустыне,

Тем более встреча, полная дружелюбных взглядов,
С подобным – идущим старательно – путником.
Но так трудно вытаскивать ноги из множественности песка
Усилий, намерений, усталых дней и зимнего изнеможения.

Повеяло свежестью вечера. Можно думать,
сидя у гаснущего костра, подняв лицо к проступающим звездам:
смотрите, засиял Орион!
И карбункул таинственной Андромеды!

В тишине субботнего отдыха безмолвья Вселенной
Еле слышно дыхание из ветхой палатки,
Износившейся под порывами ветра, плача и восклицаний,
А теперь оберегающей сон утомленной Руфи.

Ночь доверия, веры. Обретенного дома,
Прочного, основанного на Камне, о который мы едва не разбились.
Печаль и страдание перестают быть ежедневною пищей.
Ноша, снятая с плеч, останется при дороге.

Силуэт Вооза на утреннем светлеющем небе.
Повернув лицо на восток, смежив веки,
Он слышит скольжение капель, солоноватых на вкус, мокрых на ощупь.
Голова, борода, покрытые серебром луны, а точнее – пеплом.
Ах, какие же выбрать слова для утреннего Благодарения?

1998



Из книги «Приближаясь к Парижу» (1998) опубликовано:
~ Жалоба оставленного Богом
~ Это еще не осень… – «Новый Журнал» (Нью-Йорк) № 230 март 03
~ По берегу Марны приближаясь к Парижу, в слезах – «Стетоскоп» (Париж) №35; перепечатано в сб. «Городорог», Париж, 2003.