Там, где Мозель и Рейн

(Fragments des années quatre-vingts)

Неизбежно как расставание с телом
утром днем в середине ночи
испытывая холод смятение печаль
испытывая успокоение
неизбежное как
расставание с телом в конце вечера жизни
холодок живущий во мне перед этим
мгновением

текущие воды тепло летнего дня колесо
велосипеда брошенного на обрыве
еще вертится в синеве неба
брызгая блеском спиц
скользкие камни кустарник в воде и печаль
при виде уплывающего парохода
вниз к морю

как будто быть пассажиром само по себе уже счастье
а мы плывем на невидимом корабле
везущем меня остальных всех прочих
ни ветра ни птицы ни сожаления
только бы мне проснуться вблизи теплого живота
не умереть не услышав рядом дыханья возлюбленной

только бы мне захотелось написать письмо
о моей спокойной меланхолии
о предчувствии странном о том
что смерть мне понятна гораздо меньше чем прежде

*
Снегопад
хлопья падающие всё гуще
Рейн оставленный позади
автомобиль поднимающийся по склону
всё медленнее и тише всё глубже
колея колёса не достают до асфальта
всё уже чистые треугольники на ветровом стекле
тепло почти жарко я снимаю перчатки
кажется еще несколько километров
кажется музыка гораздо приятнее
кажется
ни звезд ни земли ни деревьев
снег падающий со всех сторон
кажется в свете фар мелькающий силуэт
рука в варежке счищает снег со стекла
это моя мать волосы
с тех пор волосы стали седыми
стук в дверцу
это ли мой сын Максим он говорит
хрустят сломанные льдинки
это
моя дочь Мария с дымящейся чашкой в руке
обмакивая ткань она
она обтирает мое лицо
она кладет маленькие ладони
мне на глаза
разве вы тоже умерли говорю я
сердце полно печали
ты еще жив ты еще мой папа говорит дочь
мы хотим умыть твое лицо горячим
виноградным соком говорит сын
красное жидкое дымящееся течет
по стеклам автомобиля по лицу горлу
набухшая одежда мгновенно сгнившая отпадающая кусками
наклонившиеся надо мной удаляющиеся лица
мамы детей мамы детей вероятно я
медленно падаю на стекло
и стеклянные брызги жгучего льда

чей-то крепкий ботинок

меня вытаскивают цепляя одеждой за острые уголки

в белизну




темнота



*
снежная пыль лес прямо стоящий по склону
черные линии изгородей и там тут
островки зеленой травы
снежная пыль повисшая в воздухе
больно и сладко дышать нет не больно
дырка в перчатке боль имеющая круглую форму
замерзшее место
закоченевшие пальцы рук а ноги-то
ну и мороз
уши отказывающиеся слушать слышать
и видеть – глаза расплывающийся закат
в сиреневом воздухе
яблони
кроны полные яблок
яблоки на снегу красные желтые круглые огромные
едва различимый кустарник оврагов реки Ланы
дома на склоне теряют свои очертания однако
огонь зажегся в окне однако
смотри нам есть где быть ночь
перейти эту полночь
только бы одеяло получше грело
только бы
мне коснуться волнующихся сосков теплыми пальцами губами
твоих холодных колен
чтобы свист ветра казался свистом ветра
и ничем другим

Marburg/Gossfelden XII80


*
твой смеющийся профиль
и мы мчимся в автомобиле
открыв все окна ветер свистит
мы кричим чтобы слышать друг друга
твои волосы взлетают летят во все стороны
ударяют мне в щеку колют губы
а солнце
над зеленой долиной
и голубая дымка
над утесами Рейна
о счастье

итак я скажу
что? что ты говоришь?
твоему отцу скажу так: гутен так, майн херр, хир ист айн гешенк фюр зи аус Парис.
правильно?
как как?
ветер свистит и гуляет и гладит лицо мне
твоими волосами
ну не мешай убери пожалуйста руку а то будет авария
ах подожди
вон там лес
здравствуй новая родина ты-то меня полюбила
а уж я-то
здравствуйте Германии свободные части

*
ароматы трав запахи ночи росы
ночной автомобиль со студентами
ну вот и приехали в город
старинный булыжные улицы
здравствуй
приехали ночью пустынные улицы тишина
счастье
ты хочешь спать ты хочешь
а ты
о
ты спишь
засыпаю
ты совсем отодвинулся
нет не совсем наоборот
о
синяя полоса неба в окне
писк стремительных ласточек
очертания замка на вершине холма плывущего в синеве
ах как ты
даже трудно выговорить
красива
ах ох
о

счастье по имени
Вильхельмштрассе Марбург

*
ты не спишь посмотри белые точки вылетают из темноты
белянки снежинок
стукаются в окно
вылетающие из темноты белые точки
смотри сколько черноты за тонким стеклом
столько тьмы
а снежинки
я тебя получше укрою постой-ка уползло одеяло
ты дышишь мне в ухо
стук снежинок в окне
ты спишь?
мы всегда будем вместе?
подвинься чуточку придвинься поближе

у тебя такая горячая
а у тебя такой нежный
а у тебя
а ты такой

тьма за окном
постукиванье белых снежинок прилетающих из темноты

*
я хотел бы
хотелось бы хотеть
иногда очень хочется хотеть научиться
читать утреннюю газету
вникать в события и забывать о них к вечеру
научиться смотреть телевизор
согревая рюмочку коньяка хрустя орешками
пригласить тебе в ресторан вечером ночью
отвезти тебя на Корсику
и не помнить потом ничего даже имени
в мире мертвых живых
не помнящих ничего кроме цен расписаний
едущих в никуда низачем нипочему
не помнящих колен живота бедер и уж тем более имени
торопящих миг содроганий последний
(Пушкин наше всё)
чтобы быстро съесть сендвич и выпить и сесть
в автомобиль и ехать
ехать и ехать никуда по дороге
на кладбище никуда домой никуда в плавательный бассейн
я хотел бы всему этому научиться
прежде подписания капитуляции
всему этому
убивающему
меня
мою музыку
я хотел бы научиться умереть
раньше музыки

18 9 81

*
страх пустота
страх
шум
проезжающих автомобилей но все же
холм красных и коричневых листьев листвы деревьев
выступивший навстречу небу и облакам
в окне
читального зала
это еще осень это уже
зима
туман заполнивший воздух страх пустоты
пустота страха
и в тумане
дыхание с кровью
капельки вырванные кашлем
плач мамы
красные капли на обугленном дереве
правда красиво
этот путь пройденный завершенный свившийся
в кольцо
но все-таки выше
я вижу себя прошлого года
еще выше я позапрошлый
а если напрячь зрение я увижу
мальчика играющего на берегу реки
яркие разноцветные камни в воде
на берегу они высыхают тускнеют скучнеют

Марбург XII81 библиотека

*
как и жизни этой поэме не избежать
ой мертвых частей
когда обнищавшее ухо и сердце
не слышат музыки
и тем более образующей всё мелодии
когда отдаленный гул хаоса
приближается к потерявшему землю
и тело возлюбленной мёртво

*
когда бы ритм но не этот
не этот вылетающий изо всех окон опять я преувеличиваю
из одного только окна
сбивающий мой

но в душе звучат отголоски
заглушенного ритма
о тогда
прими одиночество
как оно тебя приняло
оно тебя приняло выбрало
приняло
прими одиночество

*
последнее дыхание вздох вздох
еще дышит
любовь еще вздохнет
еще на этом лице
мелькает
улыбка
еще Рука протянулась погладить по голове
меня тебя нас
еще дождь падает рядом
сквозь струйки
я вижу профиль времен Ренессанса
губы невинные припухлые лгущие сладкие
о отчего это тело
. . . . . . . . . . . . . .
и почему я пленник его

*
вода текущая медленно волны
деревья отдельные падающие листья
дело не в том что
не в этом дело
нет не в делах
ритм пешей ходьбы и
надежда на воскресение
сердца страстями
обугленного захлебнувшегося в собственном жаре
как высоко я поднялся чтобы
падая промахнуться мимо
земли
угодить в область страдания духа
но я выхожу выползаю
мне протягивает руку Маша Мария
дочь инвалид
инвалид ли
смотри мой ангел нам быть вдвоем
искуплением зла разлитого мною ли
будут долгие дни годы терпенья
о дочь моя ангел
мы любим друг друга
мы полюбили

*
с пучками соломы в руках я плачу на поле
бормоча шепча восклицая
Господи верни мне ее
а если нет помоги нести унеси боль эту
эту
и разве не слышал я: нет невозможно
и снова в слезах
среди скошенных хлебов
плачу и кричу
верни мне мою её
и в ответ слышу: молчание
и отголоски музыки
и касанье руки ее
нет невозможно

*
там где Мозель и Рейн соединяются в единый поток
у подножия монумента единству Германии
дождь все сильнее но все-таки
разрывы в тучах синие проблески
осень
желтые листья трава гравий дорожек
друг и жена его и
их сын маленький Петя
под зонтиком под дождем под небом

тучный Гийом[1]
я пересек в этот день его путь
пройденный в начале века
вдоль берегов самой загадочной реки Европы

брызги дождя падающего в воду
черные волны кажутся твердыми
черный мост кажущийся обугленным
темно-красные наличники окон
осень
вероятно весной
здесь немного гуляющих
а уж осенью
только мне вглядываться в туман
читая названия проплывающих барж
пузатая черная «Елизавета»
зеленая лоснящаяся «Вероника»
закопченный грузный «Герольд»

человек на корме одетый в плащ
о как он одинок
о почему Фолкнер не написал о нем еще одного романа
а ведь он держит в руке бутылку
и бросает ее и следит за падением

бутылка плывущая следом за кораблем
взгляд застилаемый туманом



ОГЛЯДЫВАЯСЬ НА ПАРАДИЗ


Тонкая пыль августа месяца вечер запах асфальта
пустынный квартал города улица спускается круто
чтобы подняться к площади
к деревьям отделившим кирпич и булыжник от неба
зеленой листвой оборванной по краям

нет не догнать не настигнуть автомобиль стремительно увозящий
силуэт нет профиль в окошке тело запахи нет все остальное
даже стремленье вцепиться в другого и удержаться
над пустотой открывающейся под ногами


(на повороте высокой насыпи в поезде
жена держала меня за руку плавающего в поту
от ужаса перед пустым пространством
разрезаемым лезвием полотном железной дороги
слава Богу всё обошлось в этот раз и в тот и третьего дня
и все эти годы)

Прикоснуться к другому спящему под родительской крышей всегда
даже будучи удаленным на значительное расстояние
в другой стране у другого моря на каменистой дороге
взбирающейся на холм к зеленому гребню
проникнуть неслышно под одеяло как бы не разбудить
коснуться твердых сосков соскользнуть
вминая лицо в живот волосы щекочущие губы
оставить его заночевавшее в бедрах
осторожно как бы не разбудить как бы
уплывая в волнах тепла растаивая в дыхании спящей

И этот отрывок и тот фрагменты с оборванными краями
гул дрожащего самолета повисшего над океаном
бесцветный разумеется цветной фильм по заказу авиакомпании
индивидуальный свет падающий с потолка на этот листок бумаги
одиночество смягчаемое разговором соседей но все же
в быстротекущей жизни удавалось вздохнуть удавалось
присвоить некоторые мгновения навсегда

и эти о Боже нет не мертвые строки
как преграда наползающим черным пятнам
безразличия почти ко всему да и вчерашнему шерри-бренди
уменьшившему и без того не очень жгучее пламя
души (говорили б греки)

В шутку крякает уткой мускулистый американец
вот некий трамплин вернее погоня заставляющая бежать быстро
и укрыться в мартовском утре давно миновавшем
в апрельском вечере в прозрачном рисунке пробивающейся листвы
женского силуэта рук пальцев касающихся лица
а теперь на зеленой еще траве впрочем желтеющей
в лондонском парке видеть осеннее солнце
рассеченное клином тумана сыростью бликами светофора

осень входит в меня криками птичьей стаи
собравшейся в небе уже проступают звезды

II

Столько опыта теорий любви еще тлеющих в памяти
плавающего в пустоте и только
женщина держащая за руку мои побелевшие пальцы
мой милый сейчас мы приедем спасемся мой дорогой

о этот поезд возносившийся в небо о поезд
каменное лицо пассажира застывшего за окном мансарды
запах мочи на лестнице прокисшего супа запах
сквозящий тонкой смертельной струйкой из-под облупившейся двери
складки на шее издателя покровителя покорителя муз
роняющий пепел на рукопись с пятнами слез
жирные пальцы пиво
жесткость в глазах нечаянно посмотревших с любовью
куриный смех почти хохот рывок к вагонной площадке
желчная рвота воды о глоток о глоточек
мертвой зеленоватой воды с надписью «не питьевая»
желтые пузыри на губах неизвестного
застывшего в зеркале
дрожащими пальцами я трогаю его лицо

В этой грустной самой печальной книге
Seien Sie nicht böse aber Ich muss lachen
звонкий смех парадиза оборачивается хихиканьем лупанара
я немного ошибся улицей и столетьем что за хруст в темноте под ногами
в распахнутой двери бойся увидеть если
вымазанные губы зубы погружаемые в жаркое
припухлые губы раздвигаемые крепкими пальцами теннисиста
грузный смех удовлетворения
торжества неизвестно над чем неизвестно
вырви уши с корнями выдави око
сожмись стань ножом проходящим без повреждений
не зацепись ни словом ни мыслью тем более
не зацепись сердцем


Поужинав в Филадельфии и вычистив зубы в Питсбурге
предоставив глазам плоскость равнины дороги преувеличенных шуток
как не вспомнить о парадизе не углубляясь однако слишком
не спускаясь к источникам там уже нету места
истоптанного ослами зебрами а чаще шакалами
обеспечившими наконец благо- и попросту состояние
а бесплатные наши порывы обернувшиеся все тем же
коктейлем закусочкой громким и тихим враньем самых отважных
шепотом бунтовщиков и даже когда-то гениям
нечем смазать свой самокат разве соплями
возглашающих здравицы тамады желающих кушать
три раза в день следить за новинками и бороться за правду

Может быть к лучшему почти бескровное завершенье
подвального да и чердачного идеализма
может быть время узнать что чистых вещей в мире
не так уж много тем более стран и режимов
везде найдутся вдохновенные строители табуреток
потускневшие фонари за окном в голубоватом тумане
навевают мысль что дела обстоят похуже
множатся созидатели пластмассовых роз кустарников легких
все те же крепкие подбородки просторные уши
сеющие по ветру безжизненные семена рабства и вот
едва заметные извилистые корешки в глазных яблоках
ищут влагу в зрачках

они-то и научат нас видеть прекрасное
слегка надавливая на хрящи у основания черепа
поворачивая голову наконец-то в нужную сторону

III

Огромная плешь этой американской страны
с низеньким лесом сгоревшей травой асфальтом
бетоном сетки дорог наброшенной на поверхность
так выловленное пространство достается мне
чтоб затухающая на руке жилка
жилка ритма осязаемого поддающегося пальпации
хотя бы такого ритма хотя бы

колебание пламени свечки дождь до изнеможенья
шорохи радио зеленоватого квадратика
глубокая о глубокая тень пролегшая между сосками
уплывающая по животу под сбившуюся простыню
тепло в парадизе растенья на окнах и даже
чай гораздо приятнее чем на самом деле

жарко выключи отопление жарко огонь блуждает по стопе голени
жарко истома болезни причина чтоб наконец позаботились
о если б болеть постоянно чувствуя
на потрескавшихся губах прохладные пальцы пипетку с лекарством
болезнь единственное лекарство от одиночества

открой же окно открой я задыхаюсь
закрой же окно скорее темнота вливается в комнату
в рот я задыхаюсь ляг рядом укрой
одеялом руками и животом губами
вот лучше не так опасны предметы
пустое пространство притаившееся за окном
дай мне чаю пожалуйста кажется оставалось немного картофеля
сладкого чаю только не выходи
нет только не уходи

побудь рядом прижмись пожалуйста так лучше
вздрагивающая кожа там тут и посередине
тепло проникающее повсюду и даже в сердце
поговори со мною немного я услышу так тихо
падает снег в памяти матовая белизна

прозрачная оболочка тела над снежной поляной
жарко сын протягивает чашку с питьем мой дорогой
дочь моя милая торопится доползти
доползти до меня со спасительною игрушкой
пестрая кукла клоун с чрезмерным носом
я протягиваюсь навстречу в слезах растворяющийся в пространстве
распятое оцепеневшее тело матовая синева вливается в мозг
я дотрагиваюсь до маленьких пальцев
последним усилием разрываю опутавшую простыню
порезанные ладони полоски капельки крови
капельки капли пятна
и чистая сила выбрасывает меня
из болезни


Сумерки Рейн пароход в вечернем тумане
камыши песок и кустарник камыши и
бесшумные крысы бегущие наперерез от воды там тут и дальше
в белом воздухе окутывающем сновидца

Шелест листвы приносимый ветром из далекого Парадиза
Едва различимый свет.

[«Ковчег» №6, 1980]



У БАШНИ МЕРТВЫХ ЯБЛОНИ В ЦВЕТУ

für K.

Не сожалеющий ни о чем тем более
не желающий начать жизнь сначала
и совершить иные поступки мысли прогулки
равнодушный ко многому почти ко всему вот разве
заходящее солнце заставляет смотреть в окно
быстро идущий поезд напоминает о других поездках
о закатах перед таинственной ночью
полной объятий запахов тела шепота иногда восклицаний
или вот тишиной как сегодня сейчас
спящая у меня на руках в ночном поезде идущем быстро на юг

Постепенно я возвращаюсь к простым вероятно словам
прежде ранившим мое самолюбие и настолько
что самый короткий путь я почитал за удел почти всех
а собственный – скрытым во времени и пространстве
не прожитым не обойденным никому не известным
едва не завершившимся впрочем пустынной январской ночью
когда некая сила отрывала меня если не от земли то все же
от пола промерзшей комнаты с оборванными проводами на стенах
с какой-то случайной посудой ножами и вилками составлявшими
загадочную фигуру абракадабру с медленно проступавшим смыслом
словно миг приближался продолжить мой путь в мире ином
почти самовольно кулак разбил опасный рисунок
желтые пятна крови на зеркале на рубашке на повеселевших обоях
повисшие в воздухе приближавшиеся к лицу
бегство долгий прыжок

Ночь полустанок ожидание пересадки спящие люди и мне
хотелось бы изобразить чашку горячего кофе бармена
(по ту сторону пролива Ламанш он разумеется бармен)
тусклый свет сонные лица кажется булочка с марципаном
маленькие предметы как-то стаканчик с салфетками
непременная репродукция картины Милле
сборщицы колосков не хуже не лучше медведей в сосновом бору
этих последних я рассматривал тридцать лет
в станционных буфетах России (если прибавить
годы младенчества) а теперь
другое текущее время
почти пять лет стоющих прожитых тридцати в другом
политическом измерении

Благодаря рассказанным пустякам
я восхожу постепенно к ритму из проясняющейся глухоты
подобной туману скрывающему пейзаж и вот
я слышу вижу красноватую точку Марса
однако на светлеющей части неба сияет планета Венера.
Дыхание спящей красавицы пришедшей ко мне из страны небольших удовольствий
маленьких неприятностей может тебе станет не по себе
несмотря на любовь к путешествиям поскольку поезд
гостиницы бедность суть метафоры одиночества
знающего множество о тысячи воплощений
(как всегда я забегаю вперед)
ты прижимаешься ко мне все сильнее и произносишь сонно
je t’aime oh je suis pleine de toi oh mon amour
я возвращаюсь к действительности вижу по ходу поезда
яркое небо мы выезжаем из ночи

Мощные столпы виадука с натянутой паутиной
из пружинящего металла река виноградники легкость
в костях словно воспоминанье о прошлых полетах
по крайней мере во сне (если поверить иным в иной жизни)
на пустынной вокзальной площади я спохватываюсь
я забыл что-то в поезде свое прошлое куртку а это хуже
все-таки холодно ранним весенним утром даже на юге
особенно иностранцу а впрочем
солнце все жарче ярче на теплой траве у подножия башни
называемой «маяк мертвецов» не забыть бы узнать почему
твоя рука расстегивает пуговицы рубашки
твои пальцы хранят утреннюю прохладу скользят
по горячей коже подобные лепесткам и верно
неподалеку цветущая яблоня и на этом бело-розовом фоне
черные волосы а глаза словно влажные изумруды
вернее морские водоросли если смотреть на них под водой
(если летом поедете к морю
непременно посмотрите на водоросли под водой)

Не сказать чтоб особенная меланхолия
скорее напротив вот фрукты вино тишина удаленной провинции
вполне достаточно зелени парка видимого не вставая с постели
свежести ночи в окне и далекого собачьего лая
продолжается встреча наших зрачков и пальцев плеч животов
мы обретаем единое тело о ма дезире
утром проснувшись я ищу тебя рядом и нахожу
воздух кажется сладким

Казалось бы наука терять
изучена досконально настолько что неожиданности
перестали быть ими как будто а впрочем сказанное служит тому же
превращенью страдания в музыку исполняемую для собственного удовольствия
а также друзей
музыку избавляющую от желания мести
за собственную наивность доверчивость веру
со мной остаются навеки пейзажи пустынных дорог и холмов
и сонного города с белыми улицами и домами
твой взгляд полный нетерпеливой любви
и ночь и небо со дна гостиничного двора
Марс стоящий в небе что так естественно в марте
мерцающая Венера твой голос упавшие пряди волос
контур плеч и груди в полумраке о сер муа анкор плю фор о анкор

Я готов сказать невозможное я
готов ко всему но все же послушай нужно собраться с духом
под этой бедной но прочной одеждой бьется горячее сердце
о я тебя как сорок тысяч братьев не могут
ежедневно я буду дарить тебе превосходный дворец
самый скромный из них побогаче квартиры виллы
автомобиля (цвет его – разумеется красный – выберешь ты
все-таки первый автомобиль впечатляет сильнее первого причастия
в наше время сие замечание тебя недостойно однако правдиво
пусть от него веет скукой как от эмигрантской газеты)
о мои бедность свобода любовь

В душноватой мировой столице
крысиные мордочки мелких заработков грызущих мою экзистенцию
о неужели тебя не отнять у твоего прошлого небольших удовольствий
небольших неприятностей из которого вытекает твое будущее
и тут я бессилен хотя настоящее на моей стороне
оно нет не погибнет ты будешь считать его сновидением
дурным матерьялом для общественного положения
в стране приятных приспособлений одним словом комфорта
прочного как скала
но ты будешь вспоминать странного человека
угостившего кислым зеленым яблоком
вспомнится ночь в холле гостиницы
моя история о нашей жизни в засыпанном снегом доме
с кошкой собакой камином у подножия Альп
однако видишь ли понимаешь не правда ли эта сказка
теперь уж вовсе нелепа поскольку твое настоящее а также мое
отчаянно сопротивляется твоему будущему
прорастающему из прошлого словно бамбук сквозь живое тело
(говорят есть такая китайская казнь
если ты в это не веришь
я не буду настаивать)

Кажется раньше
меня пленял вид этой громоздкой обсерватории
стоящей недалеко от нашего дома не так ли
тоже открывающей ночью голубоватую щель для того
чтобы взволнованные ученые рассматривали Марс время весеннее
или даже Венеру с радостью отмечая скопления облаков
я поговорил бы о живописности этого вида на парижские крыши
с белым собором Священного Сердца на горизонте
слегка оскверненного черным пеналом якобы небоскреба
если б не опасался уплыть чрезмерно в сторону
о чем предупреждает мелькающая глухота перебои ритма

Пустынный летний скверик несколько стариков никуда не спешащих
вот образ мира тихое плетение сетки тоски мертвого сердца
уж лучше раскачиваться в долгой пешей прогулке
грозящей превратиться в труд

О братья потерянные во всех временах рассеянные в пространстве
оставившие опыты созерцаний ночной тревоги о братья
мое призрачное одиночество оборачивается призрачным
многолюдьем подземного перехода метро пахнущим кислым
расчетливым глупым ничтожным властным прелой одеждой
о братья так трудно рассечь воздух взмахом руки почти невозможно
хотя мне известны приемы принадлежать к человечеству
держась несколько в стороне слишком ораторы брызжут слюною
распространяют отвратительный запах любителей лошадей
или смотрят глазами с едва намеченными зрачками
медленно двигаясь к башне мертвых

Край золотистого неба ночь тяжелеет
стакан горячего чая жгущего губы словно
боль тела избавляет от боли другой как говорится душевной
твое прошлое проступает через тебя навстречу
будущему твоему но я кажется в силах
насмешкой нежностью двусмысленным жестом
издевкой лаской сопротивляюсь ему
сражаясь с целым народом с поколеньем невидимых предков
с твоим детством

Планета выплывает из-под меня оставляя
розовые лепестки отцветающих яблонь в судорожных руках

Ночь неистовые объятья междометия наслажденья
нераздельность рук тем более животов
мы дышим дыханьем друг друга соединенные ночью
а на рассвете
твое лицо кажется розовым
день наступает

Вот я родившийся так давно счастливое бедное детство
проведя другую часть жизни в рабстве в надежде в попытках
построить дом мою крепость отгородиться для созерцаний
едва не задохнувшись от непривычки рождаться вторично
на пустынном ночном шоссе (редкая птица долетит до его середины)
поднятом над землей над пространством залитом асфальтом
там внизу автомобильный свет словно фонарик в руке потерявшего пуговицу
одиночество движет мною искать новых случайностей совпадений
я становлюсь прозрачным проходящие через меня события
автомобили гостиницы пешеходы обрывки газет шкурка банана
бархатный профессорский голос по радио
друзья братья и сестры в странах Востока
очевидно имелся в виду и я до поры
до времени пока не поселился среди этих многочисленных родственников
надо отдать справедливость они
не подозревали о существованьи соседа а впрочем
эта тема исчерпана: дно под ногами

Меня снова занимает противоречие
недоговоренность уклончивость старых книг рассеянных братьев
меня снова смущает завеса отделяющая наш мир от всего остального
вероятно не зря потрачено столько времени на околесицу
чтобы разглядеть за почерневшим цветком за покрытым инеем зраком
вечность выплывающую из прошлого будущего моего
из этого яркого рассветного неба
запотевшее стекло неподвижного автомобиля на пустынном шоссе
разбудившие меня холод и радость
наслажденье свободой

Дело конечно не в глупости или незнании
даже не в том что лицо человечества
вспотевшее выбритое пожелтевшее убитое гримом или наоборот
дело не в том что выбор так невелик
между банковским служащим или наследственным палачом
можно миновать того и другого
тем более ночью века и босиком
возвращаясь на родину одиночества перед Богом.

1980-81

[«Крещатик» №29, 2005]

НОЧЬ. ГОДОВЩИНА

душа моя
ты слышишь ли
ты слышишь
приближенье
памяти о ней

о созерцая луг
где овцы разбрелись
не опасаясь волка
деревьев кроны
просвеченные солнцем
словно платье
твое
невидимая ты присутствуешь
и мощный Бог
дарует равенство
изношенности тела
смерти

о чем рассказывать
заснувшим в мягких креслах
нам любимцам гибели

а нежности моей не хватит
на то чтоб ты пошевелилась
и вздохнула

прекрасных рук твоих
белеющий кораблик
поверх одежды темной
о лик твой утонувший
в золоте волос и эта
музыка

в тяжелой глухоте
наставший день
единственный
и эта встреча
та
и трепет век
и радостное ты
сегодня праздную
тридцатилетие
моей печали

пройти протиснуться
не слышать этих тех
рисунок крон мое ласкает зренье
немного тишины
пожалуйста приснись мне

я долго старился с тех пор а ты
старенья не узнала
о юность губ твоих
сияние волос
и взгляда

и снится голос твой



Eu en Normandie 2001

[1] Аполлинер